WOWMAMA.RU

Быть родителем или другом?

"Мы для него — все, а он…" "Я дочери всю жизнь отдала, а она у меня перед носом дверью хлопает!" Еще нужны примеры? Вечная проблема всех родителей: как найти общий язык с собственным, горячо любимым ребенком?
Можно смело утверждать, что ответ на этот вопрос знают Адель Фабер  и Элейн Мазлиш. Они были обычными американскими мамами, у каждой по трое детей. Все те же вечные родительские проблемы привели их на занятия к психологу доктору Хаиму Гинотту. Итогом пятилетних занятий стала книга Адель Фабер  и Элейн Мазлиш «Свободные родители, свободные дети», изданная в США еще в 1974 году. За эти годы книга стала бестселлером во многих странах мира. Наконец, благодаря издательству "Эксмо", и российские родители получили возможность прочитать "Свободные родители, свободные дети". Сегодня мы предлагаем вам отрывок из этой книги.
С самого начала доктор Гинотт постоянно подчеркивал важность признания чувств детей. Он формулировал эти идеи снова и снова.
Все чувства дозволены, действия имеют свои ограничения.
Мы не должны отрицать детского восприятия.
Ребенок может мыслить правильно только тогда, когда будет правильно чувствовать.
Ребенок может действовать правильно только тогда, когда будет правильно чувствовать.
Я не была уверена в том, что верно поняла эти идеи. Действительно ли так важно воспринимать детские чувства? А если это так, то какое отношение все это имеет к желанию наделить ребенка силой и человечностью?
В моем детстве на детские чувства внимания почти не обращали. «Она всего лишь ребенок, что она может понимать? Если ее послушать, то можно подумать, что наступил конец света». Став старше, я окончательно убедилась в том, что никто не собирается принимать мои чувства всерьез, пока я не стану взрослой. Я привыкла к фразам типа «Подобные чувства – абсолютная глупость», «У тебя нет никаких оснований тревожиться», «Ты делаешь много шума из ничего».
Я никогда над этим не задумывалась. Все шло, как должно было идти. Но теперь, когда я сама стала матерью, мне сказали, что моя задача в том, чтобы помочь детям осознать их чувства, потому что для них это очень важно.
«Думаю, тебе приятно сознавать, что ты сумел самостоятельно собрать эту головоломку».
«Похоже, ты расстроилась из-за того, что Томми не смог прийти на твою вечеринку».
Нам говорили, что нужно признавать не только позитивные, но и негативные чувства детей:
«Эта головоломка такая сложная, что собирать ее будет утомительно».
«Тебе, похоже, по-настоящему не нравится, когда тетя Гарриет щиплет тебя за щеку».
Я понимала, что признание чувств имеет смысл. Такой подход способствовал улучшению отношений в семье. Лучше признать чувства, чем бороться с ними. Утром за завтраком, когда Дэвиду не понравилось, как я сварила яйцо, я не стала затевать долгий монолог на тему о том, что он не понимает, о чем говорит. Я не стала напоминать ему, что это яйцо варилось ровно столько же времени, сколько и то, которое понравилось ему вчера и позавчера. Я просто сказала: «Похоже, тебе больше понравилось бы яйцо вкрутую». Это оказалось гораздо проще, и яичная проблема не переросла в долгий и нудный конфликт.
Но я все еще не понимала глубинной тайны детских чувств. А потом случилось событие, благодаря которому я поняла самую суть процесса.

Как-то вечером разразилась гроза. После очередного удара грома дом погрузился в полную темноту. Когда через несколько секунд свет загорелся снова, я увидела, что дети напугались. Я подумала, что стоит разобраться с этими страхами. Я уже готова была сказать: «Что ж, все оказалось не так страшно, правда?», но первым заговорил мой муж Тед.
– Это было по-настоящему страшно, – сказал он.
Дети уставились на него.
По-моему, он сделал все правильно, и я решила его поддержать.
– Забавно, – сказала я. – Когда свет снова зажегся, все оказалось таким уютным и знакомым. Но когда та же самая комната погрузилась в полную темноту, в ней неожиданно стало страшно. Сама не понимаю, почему. Просто страшно и все.
Три пары глаз смотрели на меня с огромным облегчением и благодарностью. Я была поражена. Я сделала самое обычное замечание по поводу самого обычного события, однако мои слова имели для детей огромное значение. Они заговорили все разом, перебивая друг друга.
Дэвид: Иногда мне кажется, что в темноте придет грабитель и похитит меня.
Энди: Мое кресло-качалка в темноте показалось мне ужасным монстром.
Джилл: А для меня самое страшное, когда ветки дерева хлещут по окнам!
Дети торопились высказать свои страхи, рассказать о тех мыслях, которые приходят им в голову в темноте. Мы с мужем слушали и кивали. Они говорили и говорили. Наконец, дети умолкли.
В наступившей тишине нас охватило чувство непередаваемой любви и близости. Я понимала, что в нашей семье только что произошло нечто важное. Погасший и загоревшийся снова свет оказался вовсе не мелочью. Он помог нам понять и подтвердить чувства детей. Знают ли об этом другие люди?

Я стала внимательно прислушиваться к  разговорам между родителями и детьми. В зоопарке я услышала:
Ребенок (в слезах): Мой палец! У меня болит палец!
Отец: Он не может болеть. Это всего лишь царапина.
В магазине:
Ребенок: Мне жарко.    
Мать: Как тебе может быть жарко?! Здесь прохладно.
В магазине игрушек:
Ребенок: Мамочка, посмотри на эту уточку! Разве она не прелесть?
Мать: Это игрушка для малышей. Тебе больше неинтересны детские игрушки.
Все это было удивительно. Родители совершенно не понимали простейших эмоций собственных детей. Конечно, они не хотели навредить детям своими словами. Но на самом деле они снова и снова повторяли детям:
Ты не думаешь того, что говоришь.
Ты не знаешь того, что знаешь.
Ты не чувствуешь того, что чувствуешь.
Мне приходилось сдерживаться, чтобы не обратиться к каждому из этих родителей и не дать им совет. И тогда они сказали бы:
«Я вижу, что ты поцарапался. Царапины – это больно».
«Похоже, тебе действительно жарко, верно?»
«Тебе понравилась эта пушистая маленькая уточка, правда?»
Мне было очень нелегко. Но если к посторонним людям не получалось обратиться, то поговорить с друзьями несомненно было моей обязанностью! Я решила нести всем благую весть. Я позвонила нескольким старинным подругам, с которыми могла поделиться своим энтузиазмом, и рассказала о своих открытиях. Они выслушали меня внимательно и даже с интересом. А потом на меня обрушился вал «но».
«Но, Джанет, я даже не уверена, что правильно понимаю твои слова. «Признавай чувства, ограничивай действия». Как я должна вести себя с Тимми?»
Я сразу же придумала несколько вариантов:
«Тимми, я понимаю, тебе хотелось бы нарвать большой букет этих нарциссов и принести их домой. Но на табличке написано, что рвать цветы в парке нельзя».
«Тимми, я понимаю, что тебе хочется надкусить все конфеты в этой коробке, чтобы узнать, что у них внутри. Это очень соблазнительно. Ты можешь сегодня попробовать одну конфету, а завтра другую».
«Тимми, ты очень расстроился из-за того, что Эрик сломал твой велосипед. Уверена, тебе хочется его поколотить. Но нужно пользоваться словами, а не кулаками».
Другая моя подруга сказала: «Но, Джанет, если ты признаешь чувства ребенка, то не подтверждаешь ли тем самым их справедливость? Моя дочка не терпит, чтобы кто-нибудь приближался к ее игрушкам. И я никоим образом не хочу поощрять такой эгоизм. Я хочу, чтобы Нэнси выросла щедрой девочкой. Поэтому я постоянно учу ее делиться».
От третьей подруги я услышала: «Но, Джен, если я позволю Роджеру говорить мне о том, как он ненавидит малышку, то не стану ли тем самым  культивировать в нем эту ненависть?»
Объяснить это было сложно. Я пыталась рассказать подругам о том, что, помогая ребенку осознать собственные чувства, мы вовсе не обязаны признавать их правоту. Я никоим образом не призывала одобрять чувства негативные: «Молодец, Нэнси! Не за чем делиться своими вещами!» или «Молодец, Роджер! Ты чуть не придушил свою сестренку!».
Я имела в виду, что родители должны выслушивать детей и реагировать, «прочувствовав» эмоции ребенка.
Простые междометия типа «о», «да-да», «понимаю…» скажут вашему ребенку: «Твои чувства, все твои чувства очень важны – и хорошие, и плохие Это часть тебя. Твои чувства не шокируют и не пугают меня».
Ребенок поймет, что ему вовсе не нужно доводить свои болезненные переживания до крайности, чтобы его услышали. И тогда он сможет их изменить.
Я не была уверена в том, что подруги оценили мой энтузиазм. И тем более приятно мне было услышать их голоса через несколько дней.
– Джен, ты не представляешь, что произошло! – восторженно кричала одна из них. – Подружка Нэнси пришла к нам в гости и потребовала, чтобы я заставила Нэнси поделиться с ней новой игрушкой. Сначала я подумала о том, что чувствует Нэнси. И тут произошло нечто странное. Вместо того, чтобы злиться на дочку, я испытала нежность. Я сказала: «Я понимаю, что поделиться новой игрушкой очень нелегко. Людям долго нравятся их новые вещи». Потом я обратилась к подружке дочери: «Когда Нэнси будет готова, она обязательно поделится с тобой». Никто мне не ответил. Но через полчаса я услышала, как Нэнси говорит: «Ну, хорошо, Барбара. Я готова поделиться с тобой этой игрушкой».
Следующий звонок был столь же приятным.
– Ты не поверишь, Джен! Этим утром малышка спала, а Роджер подошел к ней и сдернул с нее одеяло. Я собиралась отругать его. Мне хотелось воскликнуть: «Ты же большой мальчик, ты не должен так поступать». Но я вспомнила твои слова о том, что добрые чувства не возникнут, пока не уйдут злые. Поэтому я сдержалась и кивнула: «Эй, Родди, я подумала о том, что малышка должна тебя сильно раздражать. Даже когда она спит. Уверена, что один ее вид порой сводит тебя с ума». Роджер с улыбкой посмотрел на меня и сказал: «Малышке холодно. Укрой ее». Представляешь?!
Эти истории тронули меня до глубины сердца. Я поняла, что находилась на верном пути. Достаточно просто признать чувства ребенка, и атмосфера в семье сразу же изменится. И изменится к лучшему! Вместо раздраженных родителей, пытающихся навязать свои взрослые взгляды упирающимся детям, в доме появляются родители, которые по-настоящему хотят выслушать и понять собственных детей, и дети, которые чувствуют, что их слушают и понимают. В такой обстановке дети естественным образом начинают проявлять теплоту и любовь.
 А потом произошло одно важное событие. Лучшая подруга Джилл еще с детского сада, Мэри Сью, стала дразнить мою дочь. Она смеялась над ее детской одеждой, шушукалась за ее спиной с другими девчонками и хихикала вместе с ними. Но Джилл настолько доверяла своей подруге, что, казалось, не замечала происходящего. В субботу она позвонила Мэри Сью и пригласила ее поиграть. На этот раз Мэри Сью была откровенна. Она сказала Джилл, что больше не хочет с ней дружить, да и другие девочки ее тоже не любят.
Джилл была просто раздавлена. Она повесила трубку и ушла в свою комнату. Через час я проходила мимо открытой двери и увидела, что она лежит на постели и смотрит в потолок. В глазах ее стояли слезы. В тот момент мне больше всего хотелось вцепиться в Мэри Сью и вытрясти из нее душу. Злобная, эгоистичная стерва! Как она могла так поступить с Джилл? Мне хотелось сказать моей девочке, что даже грязь под ее ногтями стоит больше, чем вся Мэри Сью. Мне хотелось закричать: «Яблочко от яблони недалеко падает! Только посмотри на ее мать – холодная ханжа!». Но больше всего мне хотелось успокоить Джилл, найти верные слова, которые смогут ей помочь.
Какой совет я могла ей дать? Я знала, что детям советы взрослых обычно не нравятся. Я знала и то, что Джилл нужно время на поиск собственного решения. И все же мне хотелось помочь ей решить эту проблему. Сочувствие сразу же отпадало. Я боялась, что если буду просто копировать ее боль, страдание, одиночество, ей станет еще хуже.
Самым спокойным тоном я сказала:
– Дорогая, ты не можешь прожить всю жизнь с одной лишь подругой. Ты – замечательная девочка. У тебя может быть много друзей. Почему бы тебе не позвать сегодня кого-нибудь еще?
Джилл разрыдалась еще сильнее и крикнула:
– Ты всегда учишь меня! Почему ты думаешь, что я не собиралась этого делать? Я собиралась, но не сейчас!
Весь день я думала над тем, что произошло. Если предложение решения проблемы не является верным поступком,  что же нужно было сделать? Чем еще  помочь дочери? Я не могла же просто посочувствовать, а потом спокойно сидеть и смотреть, как она страдает.
В теории принятия детских чувств оказались некие встроенные ограничения. Да, этот прием помогает справляться с небольшими проблемами – поцарапанным пальцем, потерянной игрушкой, разочарованием из-за испорченной дождем прогулки. Но что делать, когда проблемы велики и серьезны – когда умерла любимая собака или предал друг? Можно ли  признавать такие чувства и будет ли это полезно? Не нанесу ли я дополнительного вреда, лишний раз вскрыв эти раны?
На следующем занятии я высказала свои сомнения. Доктор Гинотт покачал головой.
– Хотелось бы мне знать ответ на этот вопрос, – сказал он. – Я желал бы убедить родителей в том, что страдания способствуют развитию, а борьба укрепляет характер. Родителям настолько нужно, чтобы их дети были счастливы, что очень часто лишают их опыта разочарования, подавленности и горя, необходимого для взросления. «Не плачь, – говорят они. – Мы купим тебе новую собаку».
Если бы родители поняли, что, признавая болезненные эмоции, они закаляют характер ребенка, то они не боялись бы сказать: «Ты скучаешь по Принцу. Тебе кажется, что сердце твое разрывается от боли… Я знаю… Я все понимаю». Такие слова стали бы лучшей помощью вашим детям.
Когда ваш ребенок порезался, нет такого средства, которое сразу бы залечило рану. Вы прикладываете антисептик и заклеиваете ранку пластырем. Вы знаете, что все остальное сделает время. С душевными ранами нужно поступать точно так же. Мы должны оказать духовную скорую помощь, но при этом нужно понимать, что процесс исцеления будет долгим. Мы можем сказать Джилл: «Да, когда лучшая подруга отворачивается от тебя после стольких лет дружбы, это очень больно. Тебе тяжело. Ты чувствуешь себя очень одинокой».
А потом Джилл сама скажет себе: «Да, я потеряла подругу, но у меня есть мама, которая меня понимает».
Я вернулась домой удивленная услышанным. Я никогда ни о чем подобном не слышала. Я не думала о месте страданий в жизни ребенка…Я не думала о невероятной силе родителей, которые могут просто понять глубину эмоций ребенка… Родители не должны разрушать и отрицать горе ребенка. Нет, они должны внимательно выслушать и признать право ребенка на боль и страдание. Самый факт внимания и выслушивания со стороны родителей говорит ребенку: Это можно выдержать. Пока в мире есть хоть один человек, который может нас выслушать и понять наши чувства, все можно выдержать.
Из задумчивости меня вывел звук хлопнувшей двери. Я подняла глаза и увидела шестилетнего Энди. Он стоял посреди комнаты, и лицо его кривилось от слез.
– Учительница накричала на меня, – глотая слезы, сказал он. – Я поднял карандаш с пола, а она начала кричать. Она сказала, что я невнимательный. Все смотрели на меня. Она велела мне остаться после занятий, чтобы преподать мне урок. Она заставила меня остаться. А ты не знала, где я!
У меня упало сердце. Как же тяжело было моему мальчику! Быстрее, быстрее, нужно его успокоить, сказать, что в этом нет ничего страшного! Я посоветую ему в будущем быть более внимательным… Его нужно поцеловать, дать ему конфетку, и с ним будет все в порядке, в полном порядке!
А потом я вспомнила, как одну первоклассницу много лет назад поставили в угол за разговоры на уроке. Я вспомнила облупившуюся краску, перешептывание одноклассников, шуршание учебников, складываемых в портфели перед уходом домой. А потом наступила тишина. А потом я услышала резкий голос:    – Теперь ты можешь идти домой, Джанет. Надеюсь, ты усвоила этот урок.
Я вспомнила, как бежала домой, как мне хотелось кричать, плакать, все рассказать матери.
– Не нужно болтать на уроке, – отрезала мама. – Садись обедать. Ты пришла поздно.
Я вспомнила, как жевала и пыталась проглотить сухой сэндвич.
Я усадила Энди на колени и сказала:
– Да, это очень неприятно, когда учительница кричит на тебя перед классом.
Энди обнял меня за шею и спрятал лицо на моем плече.
– Да еще одноклассники смотрели на тебя! Это еще больнее. А потом тебе пришлось сидеть в классе, когда все отправились домой. Представляю, как тебе хотелось побежать домой, но ты не мог этого сделать. Столько переживаний и боли за один день!
Я так старалась прочувствовать боль сына и утешить плачущего мальчика, что по моим щекам заструились слезы. Но в то же время я ощутила странное чувство облегчения.
Не помню, сколько мы просидели так, обнявшись. Знаю только, что смогла дотянуться в прошлое и утешить ту маленькую девочку, которую учительница поставила в угол.
 

• < Назад
• Вперёд >